<Путешествуя по Испании, мулла Аббас размышляет об исторических судьбах андалусского мусульманства.>
<…> Нигде не было столько ученых мужей, как некогда в Андалусе. Список только тех ученых, которые прославили себя научными трудами, содержит двести три имени. Многие из них написали сотни книг, а всего по названиям известны более тысячи их сочинений. Но увы! Пала Андалусская держава, и книги эти оказались в руках христиан-испанцев. В те времена они были весьма фанатичны, не знали цены знанию и злонамеренно сжигали целые библиотеки, восклицая: «это исламские, вражеские книги!»
Андалусские мусульмане достигли больших успехов в таких искусствах, как медицина (особенно хирургия), натурфилософия, арифметика, геометрия, астрономия, астрология, логика. Халифы не жалели денег на приобретение книг, а на содержание ученых расходовали целые состояния. Со всего света собирали они сведущих мужей, мастеров и умельцев, рассылая с этой целью особых гонцов, ходивших из страны в страну. Царский дворец был не столько садом жен и невольниц, сколько обиталищем ученых и людей искусства, средоточием знания. Во времена государя Абд ар-Рахмана III[2], питавшего особую страсть к наукам и книгам, в Кордовской библиотеке при ревизии оказалось в наличии двести тысяч томов. А всего в стране тогда насчитывалось семьдесят крупных книгохранилищ.
Этими библиотеками пользовались все люди, ищущие знания. Приезжали в Андалус и европейцы, чтобы учиться наукам и искусствам в исламских школах. Мусульманский Андалус был одним из важных источников обновления европейской цивилизации, ведь именно в Андалусе получили образование многие из европейских наставников и мастеров. Однако невежественные и темные испанцы, завоевав Андалус, принялись с усердием вытравлять само имя Ислама, так что от памятников андалусской цивилизации теперь почти ничего не осталось. В век телеграфа, пароходов и железных дорог Испания и испанцы не достигли еще уровня той цивилизации, какую мусульмане создали пятьсот лет назад. Все же, как ни усердствовали испанцы в разрушении, сохранившиеся исламские памятники вызывают всеобщее удивление и восхищение, заставляя людей восклицать: «Да благословит Господь это чудо!» Всякий, кто видел мечеть Джами Кабир в Кордове, ныне превращенную в церковь, или гранадский дворец ал-Гамбра, поймет, как далеко вперед ушли андалусцы. <…> Когда я путешествовал, мне часто приходило на ум: «Если бы Андалус не погиб и исламская культура продолжала существовать, то она, несомненно, превзошла бы европейскую, стала бы для всех счастьем и отрадой».
II. Модернизация образования
1) Приоритет знания
<Оказавшись в Обители Счастья, мулла Аббас удостоился продолжительной беседы с главой государства эмиром Али о современном состоянии его родины — Туркестана. Повествование ведется от лица муллы Аббаса. >
— Скажите, не стремятся ли в Туркестане перенимать искусность и мастерство европейских народов, в частности русских?
— Нет, мой государь, — отвечал я. — Мы считаем, что и так первенствуем в науке, знании и искусстве.
— Увы, какое горестное известие! В каком отчаянном положении вы оказались! Всякий народ стремится к первенству, однако если при этом он не знает остального мира, то его дело безнадежно, тщеславие приведет его к гибели. — Эмир обратился к шейху: — Смотрите, шейх, сколь поучителен пример Китая. Китайцы только себя признавали людьми, интересовались только собственными науками и искусствами, почитали все другие народы грубыми варварами. Кроме себя знать никого не желали. И что же? Превратились в неразумных детей, огромный четырехсотмиллионный народ теперь не более влиятелен, чем, положим, Бельгия в Европе. Как получилось, что четыреста миллионов китайцев уподобились малолеткам?
— Вы правы, государь, — поспешил согласиться шейх Джалал. Его величество продолжали:
— Пророк наш, владыка наш учил, что каждому нужно обретать предвечные знания[3] — то есть знания о мире, бытии и Божественном деянии, что знания следует искать везде и всюду. И господин наш Али[4] говорил, что мусульманскому народу предназначено овладевать знаниями и искусствами. Несмотря на их повеления, в большинстве мусульманских стран этот высший закон попран, и лишь немногие сохранили какие-то знания и мастерство. <…> Если народ Туркестана не стряхнет сон невежества, не откроет наконец глаза и, взглянув на мир и осознав свою полную непросвещенность, не станет усердствовать в обретении знаний, тогда горе вам, бесчисленные страдания выпадут на вашу долю! Все богатства Туркестана, промыслы и торговля сами собою попадут в руки более знающих, более искусных народов. Нынешнее состояние страны — начало ее полного упадка. Если какой-либо человек созидая не созидает, познавая не познает, если его труды бесплодны и никчемны, как жить ему на свете? То же можно сказать и о народах…
2) Технократическая перспектива
<Мулла Аббас беседует со старейшинами Обители Счастья о причинах упадка современной Средней Азии.>
— Нам рассказывали, что бухарская земля славна науками и что Бухара[5] — сад ученых мужей. Хотелось бы знать, каково устройство бухарских медресе и существует ли в бухарском государстве всеобщее образование?
Я рассказал все, что вспомнил о преподавании в Бухаре и Туркестане[6]. Тогда один из старцев, кивнув мне, молвил:
— Разве не нужны в ваших землях врачи, химики, архитекторы и инженеры?
Разве ваши ханы и государи не нуждаются для управления своими странами в науках о делопроизводстве и финансах, в искусных чиновниках и сановниках? Судя по вашим словам, в медресе дают только религиозные знания. У вас не преподают медицину, геометрию, химию, натурфилософию, экономику и другие науки. Как я понял, среди правителей страны нет ни одного, кто бы не был религиозным учителем. Не так ли?
— Да, господа мои, в нашем образовании других наук нет — только вера и шариат.
— Благодарение Богу, что не обделены вы религиозными науками. Но ваше знание однообразно и несовершенно. Как же вы существуете в этом мире? Это странно. Как вам удается править страной, защищать ее от врагов? Почему вы отказались от изучения наук и искусств? В древнем Исламе они весьма почитались.
— Потому-то, господа мои, все и говорят об упадке знаний и наук в Туркестане.
— Какое прискорбное, какое опасное невежество... О Боже! Сын мой, да разве может человек идти с завязанными глазами? Не зная земли — пашете, не зная воды — пьете, не зная мира — живете в мире. Да исправит Всевышний такой грех, такое невежество. Крайне удручает меня ваше положение. Пусть большинство пребывает в неведении — но разве великим мира сего и сановникам невдомек, что обязательных знаний, как они ни необходимы, не достанет, чтобы выучить войско и сделать лекарство. Для управления страной нужны и другие науки и знания. Есть знания для веры, есть знания для повседневной жизни. Есть знания для духа, есть знания для тела. Увы, сын мой, никогда мусульмане не падали так низко, как сейчас. В нашей земле, ты увидишь, все обстоит иначе.
— Как мне показалось, жизнь в Обители Счастья гораздо совершеннее европейской, — ответил я.
— Не печалься, сын мой, придет время, обретет и народ Туркестана милостью Божией знание и мудрость, встанет на путь прогресса. Как бы ни было велико и могущественно невежество, придет и ему конец. Пусть ваше образование несовершенно, но зато вы имеете образование начальное — все у вас умеют писать и читать.
— Нет, господин мой: если читать умеет половина наших людей, то писать — только один из десяти.
— Вот как? Уж не преувеличиваешь ли ты, сын мой?
— Нет, господин мой, так и есть.
— Если так, то вы попали в большую беду. Постигаете, говоришь, науки вероучительные… Разве не слышали вы, что умение читать и писать, знание других наук — непреложная обязанность всех мусульман и мусульманок? [7] Если слышали, то почему пренебрегаете этой обязанностью?
3) Идеальная школа
Мы подошли к большому нарядному каменному зданию, стоявшему прямо напротив славной мечети. «Это и есть наша школа», — указал на него шейх. Мы вошли внутрь. Огромные классы, в каждом из них множество вещей — от книг до различных орудий, используемых земледельцами и ремесленниками.
— Все дети от восьми до двенадцати лет ходят в эту школу. Мальчики и девочки учатся раздельно. Начальное обучение продолжается четыре года. Мальчики изучают в этой школе чтение, счет, религиозный закон, а затем учатся земледелию, химии, философии, то есть предметам и искусствам, потребным для деревенской жизни и правильного ведения хозяйства. Девочек учат читать и писать, домоводству, шитью, рисованию, а также необходимому для материнства врачеванию и науке о здоровье…
<…>
Шейх Джалал решил показать мне Большое Медресе (Медресе Кабир), главное учебное заведение страны. Покинув гостиницу после намаза, мы быстро добрались до сада в одном из городских кварталов, обнесенных оградой. В глубине сада высилось великолепное, как царский дворец, здание. Я не поверил своим глазам: «Неужели это медресе?» Но оказалось, что этот дворец и вправду принадлежал не царю, а наукам и искусствам. В медресе было три факультета: религиозных наук и философии, естественных наук и математики, политических наук и государственного управления.
Сначала мы посетили классы первого из упомянутых отделений. Мударрис[8] читал лекцию о сокровенности.
Затем мы попали на занятия факультета политических и общественных наук. Все, что лектор говорил о европейских делах, заслуживало самого пристального внимания. Я долго его слушал и старался понять как можно больше…
Но вот лекция закончилась. Покинув классную комнату, я пришел к выводу, что все знания и представления, которыми я до сих пор гордился, подобны островкам, затерянным в безбрежном море, а размышления и чувства, навеянные моим пребыванием в Париже, показались путаными и нескладными. Много позже я с великим трудом заставил себя осмыслить и хотя бы частично усвоить эти новые для меня представления о Европе, в которую я некогда так стремился.
III. Гуманизация правосудия
<Мулла Аббас узнает об устройстве пенитенциарной системы в Обители Счастья.> Только мы достигли базарной площади, на которой располагалась гостиница, как моим вниманием завладела необычная картина: некий араб, восторженно здороваясь со всеми подряд, останавливал прохожих и, громко рассуждая, заводил с ними беседу. Мне подумалось, что он такой же странник, как и я, и я спросил о нем у шейха.
— Этот человек не так давно искупил свое преступление, — отвечал шейх.
— В чем же он провинился и какое наказание заслужил?
— Великое несчастье постигло этого человека… Был он продавцом зерна и обманул на полдинара одного из покупателей.
— И что же?
— Казий расследовал происшествие, и о преступном деянии несчастного объявили публично.
— А потом? Этого человека арестовали или секли плетьми?
— Что ты, сын мой! В нашей державе нет ни тюрем, ни наказаний плетьми.
Нет в этом нужды.
— Благословен Господь! Возможно ли это?
— Но так и должно быть! Когда обнаруживается преступление человека, всякий становится для него чужим и посторонним, никто с ним не здоровается и каждый в страхе сторонится его, как зачумленного. Не исторгнутый из общины, он чувствует себя более одиноким и неприкаянным, чем если бы оказался в заточении. Точно так же и супруга его, чтобы не тянулся к плову запятнавший себя бесстыдством и предательством, находится с ним в разводе до тех пор, пока он не искупит своего преступления. На это время женщина уходит в отцовский дом. Короче, пока бесстыдник не исправится, он пребывает вне рода человеческого. По собственной вине ставший изгнанником на родной земле, тщится он молитвами, служением другим и учением усовершить свой нрав. Лишь тогда он возвращается и вновь принимается в жизнь общины. Отныне страсти и шайтан не одержат над ним верх, обретенная нравственная сила укажет ему благой путь. Встреченный тобою бедолага в молодости часто хворал и потому лишен был приличного воспитания и образования. В этом и кроется причина его преступления. В последние четыре года никто другой не нарушал в нашем государстве закон.
IV. Женский вопрос
<Речь идет о супруге эмира Обители Счастья и вообще о положении женщин в этой стране. >
У его величества эмира всего одна жена. Тут не принято, как у наших владык, собирать во дворце толпы наложниц и жен. Супруга эмира Хадиджа-бану участвует в государственных делах. Она печется о воспитании и обучении женщин этой страны, она же охраняет их права и достоинство.
Женских школ в стране отнюдь не меньше, чем мужских, однако изучаемые в женских школах науки и искусства содержат преимущественно те сведения, которые нужны в жизни женщины. В преподавании, медицине и правоведении женщины усердствуют наравне с мужчинами. Разве не удивительно, что женщины допущены к судейской деятельности: есть, оказывается, черноглазые и белолицые, длиннокосые, безбородые и безусые красавицы-судьи! И эти дамы-судьи рассматривают попавшие к ним иски и разрешают тяжбы! Когда семейные ссоры, разводы, некоторые другие споры, возникающие между мужем и женой, а также иски женщин к мужчинам рассматриваются обычным судьей, то перед исполнением приговор и заключение суда отправляют к женщинам-судьям, чтобы те проверили, не нарушаются ли права женщин. Над женщинами-судьями поставлен особый совет, состоящий из ученых дам и возглавляемый Хадиджой-бану. Права мужчин и женщин столь тщательно соблюдаются и зиждутся на такой справедливости и равенстве, что женщины в Обители Счастья совсем не похожи на наших туркестанских, которые не отличаются от животных, разве только обладают даром речи. Не похожи местные женщины и на европеек, превращенных в орудия разврата. Нет, не сравнить этих женщин ни с рабынями Азии, ни с очаровательными игрушками Запада. Нет тут одалисок, как в дворцах Кашмира, нет тут и блудниц, как во Франции.
Обитель Счастья — истинно исламская страна, поэтому нет в ней разделения на классы и сословия. Все равны между собой и разнятся друг с другом только природными дарованиями, только обретенными знаниями и славою. В этой стране благополучие почитается самым ценным богатством, а справедливость — высшим знанием и искусством. Итак, мужчины и женщины составляют два равноправных сословия, жизнь в обществе основана на том, что они исправляют и дополняют друг друга. В своих отношениях мужчины и женщины связаны договором. Невесту тут не покупают как вещь, родители не отдают ее мужу как бесправную пленницу. Мужчина и женщина суть две равноправные стороны, их жизнь, чуждая насилию и несправедливости, укоренена во взаимной любви, обоюдном влечении, а также в строгом следовании законам.
В этом отношении меня более всего поразило следующее. В брачном договоре заранее оговаривается, будет ли жена работать в доме мужа и участвовать в занятиях мужа и его торговле, — если так, то определяется ее доля в прибылях и убытках. Так что на следующий день после свадьбы накопленное мужем имущество и его деньги часто становятся собственностью и жены. Мусульманки Обители Счастья — хозяйки своих прав и самих себя не только на словах, но и на деле. Потому я и сказал, что их положение — неслыханное для Туркестана и невиданное для Европы.
Я был удивлен, услышав о следующем обычае: перед бракосочетанием женщины и мужчины приносят врачебные свидетельства о том, что не хворали раньше теми болезнями, которые переходят по наследству. Стариков не сочетают браком с молодыми девушками — такие браки запрещают, считая, что именно от них происходит разврат. Ташкентским богатым старцам-женихам, равно как и французским альфонсам, здесь нет места. Вероятно, благодаря столь необычным правилам я видел в этой стране только здоровых и крепких людей. Их нравственность и духовная сила исключительны — насколько мне известно, ничего подобного нет во всем мире.
— Но, положим, женщина или девица вышла замуж по любви, а потом любовь прошла, появилась неприязнь. Путь для измены открыт.
— Нет, у нас не бывает совместной жизни без любви. Сердцу не прикажешь, и когда любовь остывает, человек подчиняется велению совести. Если даже слуг не берут насильно, то разве привяжешь силою женщину или друга? В день, когда луч любви гаснет окончательно, женщина извещает о своем решении покинуть дом мужа. Среди нас нет глупцов, надеющихся снискать любовь и привязанность посредством насилия и принуждения. Потому-то нет у нас и путей к изменам и незаконным вожделениям. Вы удивлены, господин мулла Аббас? Приведу примеры. Везде в мире по отношению к женщине допускается та или иная несправедливость, везде женщина обречена терпеть то или иное насилие. <…> Лондон — величайший город в мире. Откуда же в нем появились, судя по переписи, сотни тысяч проституток? Только от ущербного образа жизни — можно ли в этом сомневаться?
V. Ислам и музыка
<Мулла Аббас восхищен пением одной из жительниц Обители Счастья.>
— Я вижу, мой господин, вам нравится пение моей дочери. Туркестанская музыка, должно быть, так же приятна и хороша?
— Нет, мой господин, как раз наоборот. В Туркестане пение и музыка почитаются чем-то неприличным, препятствующим добронравию.
— Что за странная мысль? Конечно, музыку не следует использовать в безнравственных и низменных целях, ведь она — зерцало наших тонких переживаний и самого духа человеческого, ясный образ гармонии и радости. Веселье твари от Бога, его нельзя почитать преступным. Пристойное музицирование, как и пение чистой незамутненной души, ведет человека от строптивости к покорности и почтению. Все, что имеет отношение к знанию и творчеству, — свято. Состояние человека — лишь печать их воздействия. Подобно тому как знание проясняет ум, возвышенная музыка дает излиться душе и чувствам, воспитывает их, смягчает сердце. Судья, наставляя людей в науках и законах, может привести общину к благоденствию. Но если судья учит дурному, то станет причиной ее гибели. Умелый химик посредством своей науки может изготовлять лекарства, исцеляющие людей, но если изготовит яд и отраву, то создаст орудие всеобщего истребления. Нельзя думать, что музыка противоречит Исламу, — точно так же, как нельзя отречься от законоведения и химии. Да, туркестанские порядки совсем не похожи на наши…
VI. Архитектурный облик мусульманского будущего
<Мулла Аббас рассказывает об архитектуре Обители Счастья.>
Окруженные этими садами, на довольно большом расстоянии друг от друга и вдали от мечети стояли жилые дома. Как мне объяснили, каждый такой дом был построен по заранее созданному плану. Все они были сложены из камня и радовали глаз своими очертаниями. Хотя они находились посреди садов, их фасады были обращены к площади и славной мечети. Более всего меня удивило при осмотре деревни то обстоятельство, что за исключением соборной мечети все строения, в отличие от наших домов, покоились на каменных арках в аршин высотой и казались как бы приподнятыми над поверхностью земли, парящими в воздухе, в открытом пространстве. Я осведомился об этом непривычном для меня способе строительства у шейха Джалала.
— Да, сын мой, — ответил он, — как наша внутренняя жизнь необходимым образом покоится на Слове Божьем и шариатском уложении, точно так же наш быт и мирская жизнь неизбежно согласуются с природой вещей. А в природе вещей содержится как вредное, так и полезное для человека. От первого надо убегать, второе непременно следует использовать. В толще земли, особенно в таких долинах, как наша, и вообще в почвах, обильных водою, собираются влага и сырость, которая точит земные недра. Газы же, которые образуются от гниющих растений и разрушающихся минералов, в большинстве своем ядовиты и становятся причиной многих болезней. Поэтому у нас не ставят дома так, как в ваших землях. Мы строим на каменных столбах или арках, чтобы под домом оставалось открытое пространство и в нем свободно обращался воздух, не позволяя проникнуть внутрь подземной сырости и газам.
<…>
Наконец мы вышли на какую-то площадь, окруженную со всех сторон цветниками и домами. Сама площадь показалась мне очень нарядной, благодаря тому что была вымощена вперемешку черным и белым камнем. Над площадью величественно возвышалась пятничная мечеть, поражавшая не столько своими размерами, сколько яркими и невиданными украшениями. По мере того как я, шагая вдоль площади, приближался к этому благородному строению, изумление и радость мои росли. Какое великолепное строение, какие формы, какое мастерство! Тонкий, словно сошедший с гончарного круга, минарет, на котором выточены неподражаемые рисунки и цветы. Мои бедные глаза широко раскрылись, созерцая эту красоту! Мечеть и минарет, построенные из белого мрамора, стояли в окружении вознесенных на колонны черно-мраморных домов. Всматриваясь в эти замечательные строения и все больше постигая их очарование и красоту, видя эти каменные громады, сплошь покрытые узорами, нельзя было не удивляться тому, что изысканный вкус мастера сохранил в этом богатстве форм необычайную простоту. Мне подумалось, что зодчий, создавая эту мечеть, хотел не просто возвести некое сооружение, но сложить из камня песнь во славу Ислама. Ему удалось построить мощное здание, величественное и простое. О, как оно было прекрасно! Его части сочетались так искусно, что если бы не был виден просвет между мечетью и минаретом, то они казались бы высеченными из одной мраморной глыбы. Тысячекратно восхвалив зодчего, я пришел к выводу, что в строительном искусстве арабы Обители Счастья превзошли своих андалусских предков. Это и понятно: ведь с тех пор миновало пятьсот лет, их знания и мастерство все время совершенствовались.
